Я не могу рассказать эту историю уже два месяца. Сначала я написала быстрое, краткое, эмоциональное, заходила в черновики, смотрела на запись и закрывала вкладку. Не время, ещё не время, раны пока болят. Сейчас мою руку не удерживает гипс, муж увёз костыли мёрзнуть на склад, наши парные раны - чертовски символичные, одинаковых очертаний, на одном и том же месте - стали шрамами. Но когда я проезжаю 78 километр симферопольского шоссе, то вижу поднимающихся с дороги призраков, а кисть начинает ныть. И помню тех, кто был этими призраками. О них Просто как-то вечером двое ребят, молодые супруги, решили скататься в кино с друзьями. Тихая сухая погода предлагала прокатиться на байке, поднять в неподвижном воздухе ветер, потанцевать на пока не ледяном асфальте. И ребята натягивали кожанки и шлема, затягивали шарфы и заправляли термики. Ничто не предвещало плохого... кроме упорно не хотевшего запираться замка и отстраненной мысли, которая мелькнула у девушки. "Мы разобьёмся". Девушка решила, что после смены нужно спать хотя бы по два часа, встряхнула головой, вытрясла глупую мысль и крепче обняла мужа. Мягкая поездка на стабильной разрешённой скорости без лихачества, по светлой ровной дороге и с опытным водителем. Она стала бы рядовой поездкой по знакомому до каждой мелкой заправки и столба маршруту, если бы не маленькая быстрая хроника. 70 километр симферопольского шоссе. Шарф девушки выбивает ветром, кончик неприятно лупит по шлему. Девушка стучит мужу по правому плечу (не по левому, ни в коем случае не по левому), тот еле заметно кивает. Принято, услышана, при первой возможности остановит. 75 километр. Мимо проносится второсортная заправка, на которую ребята не успевают свернуть. Но впереди уже маячит парковка, до неё всего четыре километра... 77 километр. Перед мотоциклом вырастает фура. Парень аккуратно уходит в левый ряд, чуть даёт газу, девушка смотрит, как фура уползает назад по правую руку, мотоцикл начинает поворачивать, и в какой по момент движение вправо становится неостановимым. Дальше хроника уходит из системы расстояния в систему времени. В секунды. Раз - водитель выжимает тормоз, на что спидометр равнодушно показывает возрастающую скорость. Фара так же равнодушно вылавливает из пространства начинающийся через несколько метров отбойник. Фура хищно рычит сзади. Два - вывернутый вправо руль. Последнее воспоминание водителя. Три - переднее колесо срывается с асфальта и ударяется в грунт, а грунт вбивает девушке кость в мясо - опосредованно, через отдачу и бензобак. Четыре - мотоцикл несётся по грунту и опасно кренится вправо. Кажется, где-то в этом месте и разбились ребята, которые смотрят на меня сейчас пустыми глазницами из разбитых шлемов. А может, они упали на дороге и их размолола фура. Или они не успели свернуть до отбойника, который перешиб их надвое. Их, но не нас. После четвёртого счёта я ощутила мощный удар в ребра. Это Рэй бросил руль и вышиб меня локтями из седла. Руки на автомате вцепились в его косуху, и мы вместе слетели с мотоцикла. Где-то над землёй нас расцепило, потом были мои посчитанные пять оборотов через себя до канавы (вырванная из ботинка подошва, вывихнутый и растянутый голеностоп, срезанная на колене кожа), а потом я воткнулась в эту клятую канаву плечом и головой (надорванные мышцы и связки плюс сотрясение прилагаются). В тот момент, конечно, это чувствовалось не так. В тот момент у меня была одна мысль "Рэй! Где? Что?" И его стон был для меня райской музыкой - по крайней мере он жив, а все остальное соберём, что бы там ни было. Я встала и побежала к нему, а над нами, на шоссе уже останавливались машины. Он был жив, отзывался, а уж когда я поняла, что он может двигать руками и ногами и чувствует их, кажется, у меня случилось второе рождение. Я просто сидела и держала его за плечи, по кругу отвечая на его вопросы и благодаря все подряд за его жизнь. Где-то тут к нему вернулась память. Через пятнадцать минут, когда разрушится выплеснутый адреналин, придёт боль, и мы будем трястись от неё в машине ДПС. Через полчаса он закурит. Через два мы будем в травмпункт, где ему озвучат страшный, но неподтвержденный и неподтвердившийся уже тогда диагноз (пришлось ругаться), а мне наложат кривой и косой гипс. Через три он будет в больнице, а я дома в ожидании звонка. Через неделю он выйдет из больницы. А через два месяца я напишу этот пост, а муж тем временем будет бодро бегать по лестнице и торопить меня.
Чтобы оборвать жизнь, нужна жизнь и два шприца. Белая жидкость - сон, прозрачная жидкость — снятие боли и остановка сердца. Когда своей рукой вводишь смерть, каждый раз плохо. Не зря у Роулинг для того, чтобы разорвать душу, нужно было убийство. Когда остановилось сердце в котёнке, оно остановилось и во мне. Когда собака перестала дышать, я тоже не смогла сделать вдох. Только через секунду я снова живая и дышащая, а они нет. Или, может, да? Может, они вдохнули со мной где-то в другом месте? И пока мы чувствуем эту остановку, эту паузу, эту боль, мы живы как врачи и можем лечить. Надеюсь, что душа все же регенерирует.
Приезжаю я с работы, захожу в ванную, а там: Подхожу ближе, думала, поглючилось с недосыпа. Нет, пилот винга никуда не улетел: Притащила единственно возможного виновника. Вину отрицал:
Песня "When the children cry" делает мне неприятно. Она поселилась в моем плейлисте за мягкую мелодию и пару близких строк (тех, что no more presidents и one united world, конечно же), но в целом смысл довольно гадкий. Мы все разрушили, но у нас есть дети, и они все должны построить заново. Нет, мы, большие сильные взрослые, ничего не можем исправить ни для себя, ни для вас, но вы-то постарайтесь! А дети вырастают, становятся взрослыми и уже на своих детей возлагают надежды. Лалала, деточки, за вами мир. Мы не можем, а вы должны. И по кругу. Как песня после рабочей смены. Тьфу.
Это допрос. В лицо - луч прожектора, свидетели — в тени, ты же не должен их видеть, трое судей и только одно слово "Жим!", в котором содержится единственный вопрос: "Сможешь?" Внутри меня есть довольно вместительная колба для эмоций. Из нее можно брать смазку для всяческих внутренних механизмов, можно снимать пробу и консервировать, можно раздавать окружающим. Есть только два правила техники безопасности: содержимое управляемо, пока колба не переполнена, и перед делом, требующим больших физических и эмоциональных затрат, колба должна быть очищена и по возможности поддерживаться в таком состоянии. Она начала наполняться на разминке. Страхом. Потому что штангу мужу должна выводить я. Хорошо, первый заявленный вес уже был. Но потом, что потом? Одним неловким движением можно заложить мину на пути к победе, а то и причинить нехилую травму. И да, я никогда не делала это на соревнованиях, только интимная обстановка зала, где все заняты своим делом, а не пялятся на тебя за неимением собственных действий. Я промывала колбу снова и снова, не давала рукам трястись, не давала холоду чувствоваться. Но заполнение становилось быстрей: волнение за него, волнение за других, его волнение, чужое волнение... Пир эмоционального вампира, ад эмпата. Не переполняться. Сливать. Переводить в энергию, сжигать. На крайней попытке и максимальном весе я все же переполнилась. Мертвая точка, напряженные руки, холодный луч света, дрожащий на грифе. "Жми же, ну, жми!" Он все равно не услышит, но переливающиеся через край вера и страх сгорели этим криком. Штанга взлетела вверх, руки выпрямились. "Вес взят!" Потом я сказала ему, что устроила б темную, если бы не пожал. Потому что да, я выводила эту штангу и вообще! На самом деле, все не так, но об этом я умолчу. Я никогда не выйду на этот помост соревноваться — слишком другой склад. Я не могу быть такой, как они. Но я их понимаю. Я вижу за их весами время, травмы, труд, терпение, пережитый поражения и старые победы. Они бросают вызов не друг другу, и ответ на тот единственный вопрос они дают не судьям, не зрителям, не соперникам. Они дают его себе.
Бегу я сегодня по нашей деревеньке. Уже двадцать минут бегу, с горки на горку, пот на коже кипит, мышцы горят, кишки при каждом ударе ноги в землю закручиваются вокруг себя на один оборот, печень вот-вот лопнет, и больше всего на свете я хочу, чтоб из ясного неба в меня ударила молния и убила вот прям сейчас. И тут меня догоняет девочка на велосипеде. Сбавляет скорость и едет рядом со мной. Улыбается. А мне б остановиться, отдышаться, помять больной живот. Но я не могу! Вот из-за этой девочки не могу. Стыдно как-то и неловко, как маску человека-паука снять, наверное, и показать небритое щекастое лицо журналиста. И я бегу дальше. Девочка едет рядом и улыбается. Так и добили мы вместе заключительные десять минут. Сайты фитоняшек ничего не понимают в мотивации.
За этот месяц я успела: закрыть всю анатомию животных до настоящего момента, пройти стажировку в клинике, обосноваться там в инфекционном стационаре (я не могла не, у них есть попугайчики и змея!), намозолить белы рученьки об грабли, пропитаться дымом весенних костров, и, кажется, в этом списке не хватает еще пунктов пятидесяти. Пойду напьюсь элеутерококком и выдам что-то более связное. А заодно попробую составить себе график... всего. Неконтролируемый хаос меня угнетает.
Я уже говорила, что по весеннему обострению хочется перемен. И если мне их не дать, я устрою революцию, подорву Байконур и полечу на взрывной тяге к Марсу или сделаю еще что-нибудь впечатляющее, но бесполезное. Внутри меня пар, давление растет, и пар пытается вырваться и обжечь всех кругом. Я его стравливала-стравливала, а потом мне надоело, я сняла крышку и решила сделать на нем обед. Все можно приспособить к делу. Поэтому во вторник одичавшая на природе и одуревшая от весеннего воздуха я пришла в деканат ветеринаров-вечерников и написала им заявление о переводе. Они подвисли, но подписали. А вот деканат меда никак не желал отпустить меня, пришлось побегать. Бег затянулся, и только после семи часов и пяти подписей я вышла в ночь (приехала утром, под солнышко и птичек) с воплем "Хозяин дал Добби носок" и драгоценной бумажкой. Теперь я сижу на работе, читаю анатомию животных и проклинаю голос крови, который, похоже, резко взвыл от наличия условно-сельской местности вокруг. А муж хочет кур. Отговариваю, но с трудом. Решила отправить к маме на пару недель ухаживать за этими самыми курами.
Шла-шла я к дневничку обратно долгой дорогой, зимней дорогой, кружной дорогой... Простите, весь зимний сезон был под завязку забит делами, проблемамиукреплением территории, добычей пищи, защитой норы , и я даже не сказала милой Я не прелесть "спасибо" за критику (да, я прочитала! И скажу по секрету, почти все там правда), и не рассказала, как в минус тридцать в воздухе замерзает волчий вой, а ветер пытается снести крышу, вламывается в дом через трубы и надувает мне в ушки инфекцию. Но пришла весна, и я вроде как отмерзла, и заметенная дорога в дайр тоже оттаяла. Про зимовку муж успел первый, поэтому просто добавлю немного объемности и завершенности его словам парой иллюстраций: Правда всего пара штук Это - то, что становилось с водой в прихожей. А это — мое собрание анонимных котофеусов. За зиму они стали считать меня своей повелительницей, а себя - свитой, которая, во-первых, красива, а во-вторых, готова обшипеть малейший шорох на пути хозяйки и даже пожертвовать собой, бросившись в сугроб на подозрительном шевеление. А еще на память о зиме мне досталась куртка, навеки пропахшая березовым дымом, новая работа и острое желание новой профессии. О да, и привычка греть ночами нос у мужа между лопаток. Или на груди. Но между лопаток - удобнее и теплее.
Я Русалочка. Не та, что Ариэль с красными волосами, которая все же получила принца и собаку к нему в приданное, а андерсоновкая. Та, у которой "каждый шаг будет пронзать тебя тысячей ножей!". Ну да, деланье ног — оно именно такое. Все потому, что после тренировок с собственным весом первая тренировка в зале была оказалась крайне... Тяжеловесной. Субьективно, конечно, но от этого не легче. Спасибо, дорогой муж. Хотя я вспоминаю тренировки от брата-спецназовца и понимаю, что бывает и хуже. И упрямо, как все та же Русалочка, говорю: "Пусть!"
Итак, занимательная история о том, где я пропадала последние эн недель. Начать придется сильно издалека. Отматываем назад снежный ноябрь, скользкий октябрь, тучный сентябрь и останавливаемся в душном запыленном августе. Да, все началось оттуда, со свадьбы подруги. Букет невесты мне не достался, и я уж было вздохнула с облегчением и не напряглась даже в тот момент, когда вечером невеста скрутила нам с еще одной подругой по маленькому букетику (так как эта подруга в данном тексте больше не появится, сообщаю: у нее свадьба 26 ноября, чтобы все понимали ужас ситуации и роль букетиков). "На удачу," — сказала она. Мне следовало попросить конкретику в удаче, но я этого не сделала, и зря. Снова включаем перемотку. ... 29 октября. Дом проснулся от бухающих звуков и злого "Я тебе рожу в сметану разобью!". Это жених во сне подрался с диваном. Друзья, спавшие на том самом диване, посмотрели на меня с немым вопросом "А ты уверена?". Я пожала плечами. Пока никаких изменений в своей жизни я не чувствовала и даже не предчувствовала. Готовить завтрак на ораву (туда кашу, а туда яичницу, а в эту кашу банан, смотри не перепутай), курить на крыльце под фонарем, скрести ногтями дверь ванной (дабы человек внутри услышал это сквозь сон на раковине и вылез, наконец) — что необычного? Пока самым удивительным был снег, выросший за ночь на пять сантиметров от земли. Через час, когда Надя (та самая подруга, которая скрутила тот самый букет) рисовала мне по лицу и архитектурничала у меня на голове, я по-прежнему не ощущала подвоха. Ну называют теперь невестой, а любимого человека — женихом, ерунда, это же как в детском "тили-тили тесто", ну красит меня Надька — мы всегда этим занимались долгими скучными вечерами, чтобы потом лежать такими красивыми в комнате и смотреть кино, ну куча народу — все как всегда. А вот когда жених поехал в город за едой, а превращенную в статуэтку меня посадили на стол со словами "не двигайся, не три пальцами глаза, оставь сей же час в покое сережку, отломишь жемчужинку, замри, не дергайся, не дыши, закоченей, изволь сохранить до церемонии мои труды" — вот в этот момент повеяло неправильностью. Надька никогда так не тряслась над своими стили стоическими работами, хотя они того и заслуживали. Кто-то подкрутил колки в мозгу, и нервы натянулись. К приезду жениха со свидетелем и еды я докатилась до того, что курила с Надюхой одну сигарету на двоих. Фату мне прищемили дверью, видимо, чтоб не сбежала. А потом по нежным струнам моих нервов начали водить пальцами! Пальцами, которыми жених (как жених? Откуда у меня жених?..) жамкал мою плюшевую собачку как эспандер. Вместе с собачкой жамкался мой мозг, колки подкручивались все сильнее, и я начала носиться злой черной тенью по комнате. Видимо, каблуки били не только по полу, но и по барабанам (это у меня, нежной, струны, а у него — ударная установка с карданом, причем с машинным) нервной системы жениха, потому что собачку он смял в шар. Выбежала курить — разомкнула круг, так сказать. В общем, мы нервничали и в процессе нервничанья ели, бегали, орали, танцевали и курили в вольном комбинировании всех этих действий. Потом меня погрузили в машину и с этого момента я ничего не помню мое беспокойство словно выморозила ранняя зима. Оно разлетелось от меня сотнями белых снежинок, да и я, кажется, разлетелась тогда по окрестным полям. Я помню звучащее рядом с собой "да", помню свое "да". Перо какой-то фантастической зимней птицы закручивается вокруг пальца. Мир со всеми его материками и континентами ложится на палец любимого человека. Глоток летнего солнца спускается не вниз, в желудок, а поднимается в голову и взрывается там сверхновой. Темная пелена спадает с глаз, и теплые, с привкусом одуванчиков губы — летние губы — целуют меня, и я отвечаю, провожу ладонью по пшеничным волосам, а потом заглядываю в озерные глаза. Летний, совсем летний, "совершенно летний" — это ты, мой муж, ты мое лето. А я снова собралась из снежинок и ощутила себя в его руках. Его женой. Мотаем всего на час, а может на два — не знаю, сколько мы стояли там, сколько целовались, сколько шли. Может, и пару столетий. ...гости ели Землю с начинкой из немецкого чернолесья (да, я всем обещала, что на свадьбе будут есть землю, и я сдержала обещание), рассказывали нам о нас то, что до этого момента рассказать как-то стеснялись ну и по завершению команда жениха одолела команду невесты в боулинг с разгромным, как страйк, счетом. А я теперь составляю хитрый план убийства всех этих людей (нет, тортик я отравить не могла, я сама его хотела!) и ощущаю нечто странное в районе души. Муж говорит, что тоже это чувствует, но два человека с интеллектом нехило выше среднего так и не смогли определить, что это. Позор на наш интеллект.
Небо обсыпает меня белыми звездами первых снежинок, а я прячусь от них в метро, где эти звезды сгорают метеорами. Текстуры на стенах затягивают в себя объемом и узорами. Чувствую легкую вибрацию от малейшей неровности на дороге подошвами берцев так, словно иду босиком. Я — принцесса на горошине, чувствительность на пределе. И это очень хорошо, потому что я помню и другое. Не рекомендую. Нет, правда. Мир старого кино — серость, изломы, все звуки на фоне — глупая раздражающая песенка. Я режу руку до кости и не чувствую ни боли, ни текущей по руке крови. В груди живет Чужой, но он не хочет вылазить, ему хорошо и комфортно внутри меня. Судя по всему, он укладывается спать и ворочается с соской моего сердца во рту, потому так и больно. Я бы прекратила это, дойдя до окна, но сил едва хватает, чтобы поднять руку к груди. Я спаслась. Но. Внутри меня есть яма, полная гниющих чудовищ. И эту яму нужно регулярно чистить, иначе она переполнится и зальет мой внутренний (сад? Пусть будет сад) едкой кровью безумия. Поэтому чудовищ надо засыпать известью и закапывать или же доставать нужных, лечить их и водить их на цепочке. Смирные чудовища, хорошие, сидеть! Так и живем теперь. Я и мои чудовища.
Когда серое октябрьское небо наваливается на меня, давит на голову, на сердце и пытается кинуть меня на асфальт, я поднимаю голову и шепчу ему: "Помоги мне! Помоги нам! Не оставляй нас". И свинцовые ладони соскальзывают на плечи и обнимают, только они уже не свинцовые, а пуховые, а голос неба — ветер — отвечает: "Я не оставлю тебя, я помогу, я здесь". И я знаю, что все получится.
Да, моя жизнь немного выпала из дневника, слишком сложная была неделя. Но она сюда возвращается, будьте уверены.
Мне кажется, что мои друзья постигли дзен и уже ожидают от меня чего угодно. - Где была ночью? - В ментовке. - а, ок.
- Ребят-ребят, я прыгаю с парашютом! - О, ок, как оно?
- Надя, я еду к тебе на свадьбу! Нет, на вокзале встречать не надо, я стопом прям до твоего подъезда докачусь. - Ага, ок.
- Братишка, мне срочно к пяти утра нужен твой налобник и камуфло, не спрашивай, нужен! - Ага, выходи, сейчас принесу.
И все это голосом магистра Йоды, который тридцать лет прожил в Тибете. Выбить их из равновесия смогла только фраза: "Ребят-ребят, я выхожу замуж". И то. Маятник лениво качнулся под воздействием силы "как так, ты ж это все не любишь", но ее тут же компенсировала сила "аааа, это ж за него... Точно, все ок". И теперь ни черная фата, ни план по выкидыванию свидетельницы из самолета, ни место проведения ни у кого не вызывают удивления. Для тех, кто меня знает, я чертовски предсказуема. А еще я отличный тренажер для накачки дзена и роста нирваны.